Отправлено: 22.09.09 11:39. Заголовок: Юкио Мисима

Оцените этот текст:

Григорий Чхартишвили. Жизнь и смерть Юкио Мисимы, или Как уничтожить храм



Григорий Чхартишвили, 1993.


I


...Гл. персонажи большинства романов М. оказываются физически или
психологически увечными, их привлекают кровь, ужас, жестокость или
извращенный секс... Идеолог ультраправых кругов, М. выступал за возрождение
верноподданнических традиций, проповедовал фашистские идеи...
Большая Советская Энциклопедия. 3-е издание


25 ноября 1970 года знаменитый писатель Юкио Мисима, неоднократно
поражавший эксцентричными выходками японскую публику, устроил последнее в
своей жизни и на сей раз отнюдь не безобидное представление. Он попытался
поднять мятеж на одной из токийских баз Сил Самообороны, призывая солдат
выступить против "мирной конституции", а когда его затея провалилась,
писатель лишил себя жизни средневековым способом харакири...

Почти каждый, кто писал о Мисиме, был вынужден начинать, так сказать, с
самого конца -- с трагических событий 25 ноября. И это не просто средство
возбуждения читательского интереса -- после кровавого спектакля, устроенного
на военной базе Итигая, уже невозможно рассматривать феномен Мисимы иначе
как через призму этого дня, который разъяснил многое, казавшееся прежде
непонятным, расставил все по своим местам.


* В предисловии использованы материалы статей "Мученичество св.
Себастьяна", "Театр масок Юкио Мисимы", а также предисловие к болгарскому
изданию "Золотого Храма".

Юкио Мисиме было сорок пять лет. За свою недолгую жизнь он успел
сделать невероятно много. Сорок романов, пятнадцать из которых были
экранизированы еще до гибели писателя; восемнадцать пьес, с успехом шедших в
японских, американских и европейских театрах, десятки сборников рассказов и
эссе -- таков впечатляющий итог четвертьвекового литературного труда. Но
интересы Мисимы были поистине неохватны и одним писательством не
исчерпывались. Он был режиссером театра и кино, актером, дирижировал
симфоническим оркестром. Занимался кэндо ("путь меча" -- национальное
фехтовальное искусство), карате и тяжелой атлетикой, летал на боевом
самолете, семь раз объехал вокруг земного шара, трижды назывался а числе
наиболее вероятных претендентов на Нобелевскую премию. Наконец, в последние
годы жизни немало толков вызывало его фанатичное увлечение идеей монархизма
и самурайскими традициями; он создал и содержал на собственные средства
целую военизированную организацию -- "игрушечную армию капитана Мисимы", как
ее именовала насмешливая пресса (после смерти писателя "Общество щита" сразу
же прекратило существование).

Интересно, что в самой Японии страшное прощальное действо, разыгранное
25 ноября, расценили как акт политический лишь ультраправые, нуждавшиеся в
героическом символе для привлечения в свои ряды молодежи. Националисты, при
жизни Мисимы относившиеся к нему с подозрением и даже враждебностью, не
читавшие его книг, немедленно объявили писателя носителем "истинно
самурайского духа" и ежегодно отмечают годовщину его смерти.

Еще больше шумиха вокруг смерти Мисимы обрадовала советских идеологов:
определенным образом интерпретированная, эта история отлично дополняла
картину внешнего мира, зверино-опасного для Страны Победившего Социализма. В
Америке свирепствовал ку-клукс-клан, в Греции -- "черные полковники", в ФРГ
-- реваншисты, очень кстати тут оказался и "самурайствующий фашист" Мисима.
Появились статьи в "Правде" ("В самурайском угаре"), "Красной звезде"
("Наследники самураев"), прошла тассовка, перепечатанная множеством газет по
всей стране: "Так называемое "самоубийство" Мисимы произошло совершенно
неслучайно. Оно является продуктом политики милитаризации, проводимой
американо-японской реакцией..." Стоит ли после этого удивляться, что
произведения писателя начали переводить на русский язык с многолетним
опозданием, а его имя долгие годы было притчей во языцех у отечественных
пропагандистов-международников?



II


...В содоме ли красота? Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного
большинства людей, -- знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть
не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а
поле битвы -- сердца людей.
Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы


В серьезных исследованиях -- как японских, так и зарубежных, --
политическая мотивировка самоубийства писателя либо отметается начисто, либо
ей отводится роль второстепенная: к такому выводу приходит всякий, кто
внимательно изучил биографию и творчество Мисимы.

Весьма популярна версия "синдзю" -- о двойном самоубийстве влюбленных,
которое издавна окутано в Японии романтическим ореолом. Дело в том, что
вместе с Мисимой сделал харакири один из его последователей,
двадцатипятилетний студент Морита, а в произведениях раннего периода (романы
"Исповедь маски" и "Запрещенные цвета") сильны гомосексуальные мотивы. Эту
версию особенно охотно подхватила падкая на пикантности пресса, но людям,
хорошо знавшим Мисиму в зрелом возрасте, она не кажется правдоподобной.

Многие -- и в первые дни всеобщего шока это, вероятно, была самая
здоровая реакция -- сочли, что Мисима был болен психически и совершил
самоубийство в невменяемом состоянии. Когда премьер-министра Сато 25 ноября
спросили, как он расценивает поступок писателя, тот, пожав плечами, заявил:
"Да он просто свихнулся". Наверное, и в самом деле трудно говорить о
душевном здоровье применительно к Мисиме, однако на роковой шаг его толкнула
не внезапная вспышка безумия. Вся жизнь писателя, отраженная в его
произведениях, была, по сути дела, подготовкой к кровавому финалу.
Исчерпывающий ответ на вопрос потрясенных современников "почему?" дан на
страницах написанных Мисимой книг. Творчество писателя освещено зловещим и
магическим сиянием его эстетической концепции Смерти.

"Вот все, что мы знаем о нем, -- и вряд ли когда-либо узнаем больше:
смерть всегда была единственной его мечтой. Смерть представала перед ним,
прикрывая свой лик многообразными масками. И он срывал их одну за другой --
срывал и примерял на себя. Когда же ему удалось сорвать последнюю из масок,
перед ним, должно быть, предстало истинное лицо смерти, но мы не знаем,
способно ли было даже оно привести его в трепет. До этого момента желание
умереть заставляло его неистово стремиться к новым маскам, ибо, обретая их,
он постепенно становился все прекраснее. Следует помнить, что у мужчины
жажда стать красивее совсем иной природы, чем у женщины: у мужчины это
всегда желание смерти..."

Эти строки написаны самим Мисимой, и, хотя речь идет о герое романа
"Дом Киоко" (1959) актере Осаму, совершившем самоубийство вместе со своей
любовницей, писатель излагает здесь эстетическую формулу, определившую его
собственную судьбу: для Мисимы Прекрасное и Смерть всегда являлись частями
неразрывного равенства. Это стержень, на который нанизывается весь жизненный
путь Мисимы, все его творчество. В тридцать восемь лет он писал -- на сей
раз уже не о персонаже, о себе: "Я начинаю понимать, что юность, цветение
юности -- ерунда и стоит немногого. Но это вовсе не означает, что я с
приятностью ожидаю старости. Остается лишь одно: смерть -- мгновенная,
вездесущая, всегда стоящая рядом. По-моему, это единственная подлинно
соблазнительная, подлинно захватывающая, подлинно эротическая концепция".

Юкио Мисима всю жизнь был заворожен этой идеей, смерть манила его,
"прикрывая свой лик многообразием масок"; приходили и уходили страстные
увлечения, временами писатель, казалось, надолго забывал о роковом магните,
но с каждым годом тот притягивал его все сильнее, "Все говорят, что жизнь --
сцена. Но для большинства людей это не становится навязчивой идеей, а если и
становится, то не в таком раннем возрасте, как у меня. Когда кончилось мое
детство, я уже был твердо убежден в непреложности этой истины и намеревался
сыграть отведенную мне роль, ни за что не обнаруживая своей настоящей сути".
Это признание, в котором ключ ко многим поступкам Мисимы, прирожденного
лицедея и мистификатора, -- из романа "Исповедь маски" (1949), произведения
скрупулезно, безжалостно автобиографичного. Двадцатичетырехлетний автор
попытался, препарируя свою смятенную, изломанную душу, "избавиться от
сидящего внутри чудовища", от тяготеющих над ним с детства мрачных теней.
Благодаря "Исповеди маски" мы знаем, как был устроен мир тихого,
болезненного мальчика по имени Кимитакэ Хираока (таково подлинное имя
писателя, псевдоним Юкио Мисима он взял в шестнадцатилетнем возрасте).

Кимитакэ был странным ребенком, да это и неудивительно -- рос он в
условиях, которые трудно назвать нормальными. Семи недель от роду его
забрала к себе бабушка, женщина властная, истеричная, измученная тяжелой
болезнью. До двенадцати лет мальчик жил с ней в одной комнате, оторванный от
сверстников, нечасто видя родителей, младших брата и сестру. Играть в шумные
игры ему запрещалось, гулять тоже -- единственным развлечением, всегда
доступным ребенку, стало фантазирование.

Фантазии у бледного, скрытного мальчика были необычными: в них
постоянно фигурировали кровь и смерть, прекрасных принцев рвали на куски
свирепые драконы, а если в сказке погибший герой оживал, маленький Кими-такэ
вычеркивал счастливый конец. "...Огромное наслаждение доставляло мне
воображать, будто я погибаю в сражении или становлюсь жертвой убийц. И в то
же время я панически боялся смерти. Бывало, доведу горничную до слез своими
капризами, а на следующее утро смотрю -- она как ни в чем не бывало подает
мне с улыбкой чай. Я видел в этой улыбке скрытую угрозу, дьявольскую гримасу
уверенности в победе надо мной. И я убеждал себя, что горничная из мести
замыслила меня отравить. Волны ужаса раздували мне грудь. Я не сомневался,
что в чае отрава, и ни за что на свете не притронулся бы к нему..." Мисима
вспоминает, как подростком его

 Отправлено: 22.09.09 11:40. Заголовок: Логика поведения и ..

Логика поведения и математическая точность во взаимоотношениях масок
заставили Мисиму пожертвовать некоторыми известными из истории
обстоятельствами, любопытными с драматургической точки зрения, но не
вписывающимися в установленные автором пределы: скажем, в действительности
сестра маркизы и любовница де Сада Анна де Лонэ в начале их многолетней
связи была канониссой, а теща маркиза мадам де Монтрей испытывала к зятю
куда более пылкие, чем это показано в пьесе, чувства, перешедшие со временем
в ненависть. В целом же Мисима в описании событий почти не отклонился от
исторической правды, оставив за собой лишь свободу интерпретации поступков
тех действующих лиц, которые имели реальных прототипов.

Даже выбор имен вымышленных персонажей -- баронессы де Симиан и графини
де Сан-Фон -- не случаен. Род де Симиан действительно был родствен де Садам,
и замок Лакост, фигурирующий в пьесе, некогда принадлежал этой
провансальской фамилии. Графиня де Сан-Фон -- несомненная духовная
родственница графа де Сан-Фона, наставника главной героини на стезе порока
из романа де Сада "Жюльетта, или Процветание порока". Шарлотта,
"представляющая простой народ", пожалуй, не в счет, ее роль в пьесе чисто
функциональна. Эта маска обрисована всего несколькими штрихами, -- очевидно,
"простой народ" занимал Мисиму очень мало.

Почти каждое из произведений Мисимы -- это своего рода исследование,
штудия какого-либо понятия, явления или состояния души: красоты, страдания,
нигилизма и т. п. В этом смысле "Маркиза де Сад" -- штудия Порока как
спутника абсолютной, ничем не сдерживаемой свободы человеческого духа, когда
он один на один со всем мирозданием -- без веры, без морали, без любви. В
пьесе де Сад настойчиво уподобляется невинному ребенку, а его злодейства
сравниваются с жестокостью маленького несмышленыша, обрывающего крылья
пойманной бабочке. Мисима подчеркивает совершенную, какую-то "младенческую"
аморальность де Сада, полную его "неиспорченность" общепринятыми понятиями о
нравственности. Бодлер в "Интимных дневниках" писал: "Чтобы объяснить зло,
нужно всегда возвращаться к де Саду -- то есть к естественному человеку".

Для Мисимы, всю жизнь примерявшего одну маску за другой, фигура де
Сада, человека без маски, была, наверное, полна неизъяснимого соблазна. За
добровольным и вполне сознательным лицедейством Мисимы не могла не
скрываться тоска по жизни без какой бы то ни было личины. Он не делал
секрета из своего мисти-фикаторства; более того, маски не раз служили ему
объектом самоиронии, за исключением разве что самурайской, -- патриоту и
верноподданному самоирония была бы как-то не к лицу.



VIII


Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в атом роде
бывает... Обиженный там будто бы идет к обидчику и говорит ему: "Ты меня
обидел, за это я пришел распороть в твоих глазах свой живот", и с этими
словами действительно распарывает в глазах обидчика свой живот и чувствует,
должно быть, чрезвычайное удовлетворение, точно и в самом деле отомстил.
Странные на свете бывают характеры, Афанасий Иванович!
Ф.М. Достоевский. Идиот


"Маркиза де Сад" и "Мой друг Гитлер" -- последние чисто эстетические
забавы Мисимы, не предназначавшиеся для чтения мальчиков из "Общества щита".
В самом конце своей жизни Мисима уже не будет выбиваться из роли
средневекового рыцаря и патриота. Она готовится и режиссируется долго и
сладострастно. Методично, в соответствии с заранее составленным графиком,
Мисима дописывает последнюю часть тетралогии "Море изобилия" (1966--1970),
которая должна была стать главным трудом его жизни. Это противоречивое,
поразительное произведение, пока еще недостаточно изученное и японским
литературоведением, требует отдельного, обстоятельного разговора. О том,
какое значение этой работе придавал сам Мисима, говорит следующий факт:
писатель поставил точку в своей жизни в тот же день, когда была поставлена
последняя точка в тетралогии.

Все было готово к эффектному спектаклю, призванному стать для Мисимы
моментом наивысшего блаженства. С присущей ему аккуратностью он привел в
порядок свои дела, попрощался с друзьями -- да так, что они лишь потом
поняли смысл брошенной напоследок фразы или взгляда.

В исходе "заговора" у Мисимы ни малейших сомнений не было. Есть
множество свидетельств тому, что писатель и сам не принимал всерьез затею с
мятежом. Нет, Мисиме нужно было не триумфальное шествие к зданию парламента
во главе нескольких сотен воодушевленных его речью солдат (и, собственно,
трудно представить, что бы практически дала подобная демонстрация) -- он
жаждал лишь подходящей декорации для самоубийства.

Еще в конце 50-х, после "Золотого Храма", Мисима понял, что единственно
возможный для него путь спасения -- отказаться от своей концепции Красоты
("Ночь, Кровь и Смерть"). Он сделал иной выбор.

Остается только описать финал жизни писателя, долгожданное слияние с
предметом его вожделений: "экстазом смерти", "высшим моментом бытия",
"благословением", "сияющей субстанцией" -- эпитетов, которыми Мисима
наградил смерть, столько, что они могут стать темой специального
исследования.

Никто уже не расскажет, что ощущал Мисима в самый торжественный день
своей жизни, -- так сказать, что происходило "за кулисами". "На сцене" же
занавес поднялся ровно в 11.00 25 ноября 1970 года, когда из машины,
остановившейся во дворе столичной военной базы Итигая, вышел затянутый в
опереточный мундир "Общества щита" писатель Юкио Мисима. На боку у него
висел старинный, XVI века, меч. Сопровождали "центуриона" четверо молодых
людей в точно таких же мундирах. Гостей провели в кабинет коменданта базы
генерала Маситы. В 11.05 по сигналу своего предводителя студенты скрутили
генерала и забаррикадировали дверь. Мисиме, обладателю пятого дана по
фехтованию, не составило труда отбить мечом два вторжения растерянных,
ничего не понимающих штабных офицеров (при этом несколько человек он легко
ранил -- пролилась первая кровь этого кровавого дня). В 11.30 требование
террористов собрать во дворе солдат гарнизона было принято. В 12.00 Мисима
вышел на широкий балкон здания, взобрался на парапет и, картинно
подбоченясь, замер. Жестикулируя рукой в белой перчатке, он начал
произносить заранее подготовленную речь, но его почти не было слышно: над
базой уже пятнадцать минут висели полицейские вертолеты; взбудораженные
солдаты кричали и шумели -- не могли уразуметь, зачем знаменитый писатель
захватил их командира.

"Самураи вы или нет?! Мужчины или нет?! Ведь вы воины! Зачем же вы
защищаете конституцию, которая запрещает существование армии?" -- надсаживал
голос Мисима. А солдаты кричали: "Идиот!", "Слезай оттуда!", "Отпусти
командира!", "Пристрелите его!"

Через пять минут, так и не закончив речи, Мисима спрыгнул с парапета и
вернулся в комнату. "Они даже не слушали меня", -- сказал он своим
"преторианцам". Затем расстегнул мундир, надетый на голое тело, приспустил
брюки, снял с руки часы и сел на красный ковер. Один из студентов протянул
ему бумагу и кисточку -- Мисима собирался написать своей кровью прощальное
стихотворение, как того требовал самурайский обычай. "Это мне не
понадобится", -- спокойно произнес он. Взял в руки кинжал и, трижды
прокричав "Да здравствует император!", вонзил клинок в левую нижнюю часть
живота. Закончив длинный горизонтальный разрез, он рухнул лицом на ковер.
Теперь, согласно ритуалу, секундант должен был прекратить муки самоубийцы,
отрубив ему голову мечом. Мо-рита, которому через минуту предстояло тоже
умереть, три раза с размаху опускал клинок на еще живое тело, но попасть по
шее так и не сумел. Другой студент отобрал у него меч и закончил дело:
голова покатилась по полу...

Монах Мидзогути сжег Прекрасное, а сам остался жить. Юкио Мисима
предпочел самосожжение, уход из жизни вместе с Прекрасным. Но --
поразительная вещь -- оба эти поджога не достигли намеченной Цели, потому
что Прекрасное и в самом деле подобно фениксу, парящему над коньком крыши
Золотого Храма, сжечь его не так-то просто, несмотря на всю кажущуюся
хрупкость. Кинкакудзи и сегодня стоит над гладью Зеркального пруда --
мастера восстановили его в первозданном виде, он опять оказался неподвластен
пламени. Что же касается Юкио Мисимы, то подлинным его Храмом было не
тренированное тело, а книги -- многие десятки томов, образующие конструкцию
не менее причудливую и поражающую воображение, чем старый киотоский храм.

Г. Чхартишвили

 Отправлено: 22.09.09 12:06. Заголовок: он фашист..

он фашист

 Отправлено: 22.09.09 12:06. Заголовок: ещё и японский..

ещё и японский