Шутовство
ШУТ м., шутиха ж. - человек, промышляющий шутовством, шутками, остротами и дурачеством, на смех и потеху людям; шут обычно прикидывается дурачком, напускает на себя дурь и чудит, и острит под этой личиной. Пора шутов и шутих миновала, но до этого века они находили приют у каждого вельможи; домашний дурачок и дура. Шут, в игрищах, потешных представленьях: паяц, клоун, потешник, это в нашей кукольной комедии петрушка. Шут и вор. шутик - нечистый, черт.
Шут имеет свою жизненную историю, человеческий характер. Однако этим не
исчерпывается содержание роли.
В неразрывной связи с реальными чертами существует и поэтическое
обобщение. Оно связано с народным творчеством, посвященным сатирическому
прославлению Глупости и Безумия. Шут их полномочный представитель на сцене,
сопровождающий происходящее своими примечаниями. Он озирает события взглядом
истинного мудреца: когда у всех мозги набекрень, единственный умный тот,
кого считают самым глупым.
Шут не только увеселитель короля, но и клоун-философ, горький мудрец
века всеобщего безумия.
Шут, по словам Бахтина, это закрепленный в повседневной жизни носитель карнавального начала 3. Корни шутовства уходят корнями в глубочайшую, языческую древность. Но оно институциализировано и по-своему авторитетно и в христианской культуре. Шут маргинален по отношению к социальным ценностям - иерархическим, условным, временным. Он осмеивает их авторитетом как бы вневременных ценностей, связанных с приоритетом природно-трудовых циклов в жизни общества. Любое лицо или понятие, взнесенное социальной иерархией вверх, шут опрокидывает в материально-телесный низ и таким образом поддерживает в обществе память о том, что вообще-то все люди имеют одинаковую природу.
Шутовство и юродство обычно сравнивают между собой как две формы осмеяния людских пороков. Нередко приходится слышать, что юродство - это то же самое, что и шутовство, но как бы с поправкой на национальный менталитет. Однако отличия между ними намного глубже.
Как шуты, так и юродивые во все времена пользовались неприкосновенностью со стороны властей. В уплату за эту привилегию шут по старинному городскому праву приравнивался к палачу, и ему запрещалось селиться среди добропорядочных граждан. Юродивый же, как душевно не вполне здоровый человек, был скорее неприкасаемым, чем неприкосновенным. Он одевался в лохмотья, а не в клоунский наряд, как шут, мог ночевать в собачьей конуре и питаться собачьей похлебкой - словом, он сам ставил себя в положение отверженного. По лохмотьям его и узнавали, тогда как шута отличали по колпаку с ослиными ушами и бубенчиками.
Шут - особа почти коронованная. Шутовской колпак - та же корона, но как бы вывернутая наизнанку. Он тоже своего рода монарх - король среди дураков. Вместе с тем шут - это тень власти, ее зеркальное отражение и по совместительству ее тайный наставник. В "Короле Лире" шут учит монарха: "Если ты не умеешь держать нос по ветру, ты живо схватишь простуду". Он предлагает Лиру попросить шутовской колпак у своих дочек, которые его околпачивают. Свое нравоучение он начинает со слов: "Примечай, дяденька..." или "Вот послушай, приятель!" Король сам просит шута: "Ну, милейший, вразуми меня". Выслушав же всю правду-матку, Лир восклицает: "Горький шут!"
По всем этим репликам видно, что истоки шутовской мудрости светские, а не религиозные, а сам шут - куда больший прагматик, чем вельможи, которые внимают его сентенциям. Общество всегда нуждалось в шутах как ветреная красотка нуждается в зеркале. Кто-то один должен был иметь право в обход этикета говорить правду без обиняков. Но существовало одно условие: правда должна была звучать остроумно. Придворный шут, утративший способность шутить остроумно и ставший скучным для короля и придворных, мог быть разжалован.
Если шут умнее короля и способен научить его жизни и уму-разуму, то юродивый презирает и ум, и остроумие. Он религиозен и следует библейскому тезису: "Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом, как написано: уловляет мудрых в лукавстве их" (1 Кор. 3, 19). Юродивый критикует не за недостаток ума, как шут, а напротив - за его избыток. Ум отвергается им в пользу праведности и необходимости жить по Закону Божьему.
А вот как, согласно английским источникам, поучал короля Генриха I его шут. Ему приписывают такие сентенции: "Правда - вроде дворняги. Ее гонят в конуру и бьют арапником, а любимая сука греется у костра и портит воздух"; "Дырявая добродетель залатана грехом, а исправленный грех залатан добродетелью". Очевидно, что все эти реплики принадлежат философу, а не богослову.
Вообще рядом с юродивым шут выглядел бы прожженным циником и прагматиком, а юродивый рядом с шутом - безудержным резонером. Здесь сказывается прежде всего различие в их мировоззрении.
Шут - это, в сущности, либеральный просветитель вроде Вольтера или Свифта, но только выступающий в обличье дурака. Он критикует сильных мира сего и вместе с тем наставляет их и учит житейской мудрости. Юродивого же его нравственный радикализм позволяет в отличие от шута-либерала причислить к лагерю консерваторов. Не случайно в XVII веке - в период реформ Никона на Руси - все юродивые оказались в стане старообрядцев.
ШУТЫ НА ТРОНЕ.
Первым из таких был Иван IV Грозный. История царствования Ивана IV буквально переполнена разного рода сюжетами, так или иначе связанными с царским шутовством. При царском дворе был целый штат скоморохов, служивших непременным атрибутом на почти ежедневных пиршествах. Причем функции эти не стеснялись брать на себя даже люди, происходившие из знатных родов. Так, наиболее известным шутом Ивана Грозного был князь Осип Гвоздев.
Дело не ограничивалось забавами в часы досуга. Практически царь сам возложил на себя обязанности скомороха, лицедея. В 1565 году Грозный, учредив опричнину, перенес свой двор в Александровскую слободу (ныне Александров Владимирской области). Конечно, такой поступок диктовался рядом политических соображений. Однако была и другая сторона. Слобода стала своего рода шутовской столицей, зеркальным отражением столицы подлинной, Москвы, в которой находилась резиденция митрополита Московского и всея Руси.
Дальше -- больше. Царь создал в Александровской слободе пародию на православный монастырь. Монахами стали приближенные опричники, игуменом -- царь. Длительные церковные службы сменялись неистовым разгулом и кровавыми казнями. Загадочная история 1575 года, когда Грозный объявил царем крещеного татарского князя Симеона Бекбулатовича, а сам принял титул князя московского (причем официальные обращения к Симеону начинал со слов: "великому государю всея Руси Ивашка московский смиренно челом бьет"), также имела очевидный шутовской подтекст. Царь явно заигрывался и уже не отличал пародии от действительности. Неудивительно, что результатом его правления в России стала Смута.
При Петре штат придворных шутов насчитывал 24 человека. Причем царь, любивший все делать сам, не ограничивался их представлениями, а сам изобретал и принимал участие в разного рода шутовских действах. Созданный им "всешутейший и всепьянейший собор" во главе с "князем-папой" Петром Ивановичем Бутурлиным включал в себя ближайших сподвижников Петра. Все важнейшие государственные события -- военные победы, дипломатические успехи -- отмечались шутовскими выходками: наряженные члены собора на санях, запряженных свиньями, козлами, собаками, разъезжали по столице, врывались в боярские дома и заставляли хозяев принимать участие в общем веселье.
Склонность царя превращать в шутов представителей древнейших русских аристократических родов напоминала боярам худшие времена Ивана Грозного.Особым разгулом сопровождалась состоявшаяся в 1720 году шутовская свадьба князя-папы. Действо это граничила с кощунством -- ведь пародировалось одно из важнейших церковных таинств. Свадебную процессию возглавляли Петр и Александр Данилович Меншиков, одетые в костюмы матросов и бившие в барабаны.
Шуты издревле были при дворах многих европейских государств в России, их держали (причем в большом числе) и в богатых боярских домах. При Иване Грозном, например, был шут Осип Гвоздев, княжеского происхождения. Царь, по словам Карамзина, забавы ради однажды вылил ему на голову миску горячих щей, а когда тот попытался убежать, вонзил в спину нож.
Из петровских шутов кроме Балакирева получили известность протугалец Д'Акоста, итальянец Педрилло и русский Кульковский, служившие при дворе и в последующие царствования и удостоенные Анной Иоанновной "ордена Бенедетто" - особого знака отличия только для представителей этого ремесла. Увеселяли они не столько остроумием, сколько забавным видом и несуразными поступками. Одевались в пестрое платье и дурацкие колпаки с погремушками, кривлялись, зачастую дрались между собой или с прислугой.
Считается, что Петр благоволил шутам оттого, что они помогали ему бороться с невежеством, боярской ленью и самомнением, развенчивать предрассудки. В предисловиях к изданным в прошлом веке различным вариантам анекдотов о Балакиреве утверждается, что Иван Александрович был во всех отношениях выше собратьев по цеху, "резкой и ядовитой остротой клеймил пороки", "не раз обнаруживал злоупотребления и лихоимства таких лиц, о которых, кроме него, никто не смел бы и заикнуться перед государем". Вероятно, это было не совсем так или совсем не так, но иным литераторам, типа автора исторических романов Ивана Лажечникова, образ шута-правдолюбца казался находкой. О Балакиреве писали, что он "имел возвышенную душу и благородное сердце, сочувствовал бедным и угнетенным, ходатайствовал за них перед императором и горячо вступался даже за своих врагов, когда видел, что им грозит немилость и гнев Государя, вызванные какими-нибудь происками.
Источник
http://www.screen.ru/techno/skomoroh/index.htm
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума